— Первыми огня не открывать, по возможности вести себя дружелюбно. Понятно?
— Вторым огонь иногда открывать некому, — невольно срывается у меня.
Ротные понимающе кивают. Даже начштаба батальона Цешко, полноватый, красный от жары и перехода, поддерживает общее движение и лишь затем спохватывается и смотрит на комбата.
— Товарищ подполковник, какова вероятность э… мирного исхода? — уточняет Пермяков.
— Увидим, — отрубает комбат. — Значит, так, Зверюга у нас отдохнул, потому пойдет в обход. Выйдешь лесом на другую окраину селения. Кто попадется — препровождать в кишлак, но вежливо, без мордобития.
— Если не пойдут, тогда что?
— Ну… — тянет майор. — Но все равно постарайтесь убедить. Пермяков, ты двигаешься отсюда.
— Там слева есть ложбинка, по ней аккурат можно выйти к окраине. Мы разведали, — сообщаю я.
Делать-то особо было нечего, и лучше подготовиться к любому исходу, чем потом импровизировать на ходу.
— Отлично! — Хазаев смотрит на меня с одобрением. — Горсткин, тогда это твой путь. Минометчики остаются здесь вместе с Тенсино. В случае чего поддержите огнем.
Вообще-то, путь через ложбинку я берег для своей роты, но с начальством не поспоришь. Мне достается самая длинная дорога. Хотя она все же лучше самой короткой. Идти по открытому полю и ждать выстрелов — удовольствие еще то.
Роли расписаны, остается ждать третьего звонка и начала представления. Да еще гадать, каким будет спектакль.
Я коротко объясняю бойцам задачи, и мы выходим первыми. Сомневаюсь, понял ли хоть кто-нибудь что-нибудь о политическом устройстве этого мира. Теперь любая философия автоматически отступает на второй или десятый план.
— Я с вами, — тронувшуюся с места роту догоняет комсорг.
Как ни странно, с «винчестером» в руках, хотя и с «калашом» за спиной. Ох, не наигрался он еще в индейцев!
— Идем, коли не шутишь.
Замполиты всех мастей — люди бесполезные, однако и вреда от некоторых из них нет. Хочет прогуляться — его дело.
Рота быстрым шагом движется среди камней, держась под прикрытием скалистого гребня от возможных взглядов поселян. Затем мы углубляемся в лес, старательно делаем крюк среди деревьев и кустов и достигаем исходных позиций. Времени на все уходит побольше двух часов, зато прочие наверняка успели отдохнуть.
Докладываю по рации, получаю приказ и машу рукой.
— Пошли. Держать соседей на расстоянии видимости. Первыми огня не открывать. По одиночке не ходить! У местных ничего не отнимать. Иначе головы поотрываю и в другое место вставлю! Делить с ними здесь нечего, а наживать врагов — себе дороже. И улыбочку, улыбку! Вас снимает журнал «Советский воин».
Цепь плавно накатывается на кишлак. Оказывается, со стороны леса он тоже обнесен дувалами, и наше продвижение едва не разбивается об их соломенно-глиняную стену.
Внутри кишлака все до тошнотворности знакомо. Словно мы до сих пор находимся в одной весьма негостеприимной для чужестранцев стране.
Даже попадающиеся нам по пути местные жители одеты точно так же, да и их восклицания напоминают те, что мы уже слышали в иных краях и под иным небом.
— Товарищ старший лейтенант! Это духи! — говорит Коновалов. — Сам слушал, как нас они назвали шурави!
— Пока они без оружия, это не духи, а мирные жители! — отрезаю я. — Кто тронет крестьянина, убью!
Окраины кишлака уже жестко блокированы нашими подразделениями. Бойцы готовы действовать на обе стороны, что в кишлаке, что отражая атаки извне, однако пока все тихо.
Мы медленно идем запутанными улочками. Оружие наготове, но, к счастью, пользоваться им пока нет необходимости. Тем не менее нервы напряжены. Горький опыт подсказывает возможные ситуации, а хорошего в них никогда не было.
Пройти кишлак без боя — еще не победа. Да и что вообще считать победой в подобной обстановке? Мы же вроде не воюем, задачу на уничтожение нам никто не ставил, явных врагов нет.
Среди дворов замечаю грузовик, типичную бурбухайку, следовательно, куда-то местные иногда ездят. И даже небольшой дукан попадается, но выбора в нем нет.
Часть жителей без наших понуканий и приглашений собирается на окраине. Им ведь тоже интересно, с чем мы пожаловали в незнакомые места.
Хазаев уже тут. Докладываю и, не получив приказаний, задерживаюсь рядом с комбатом.
— Это наша земля, — как раз переводит Сугадаев слова почтенного местного старика.
— Давно здесь живете, падар? — спрашивает подполковник.
Последнее слово в его фразе переводится как «отец».
— У многих уже родились дети, — спокойно отвечает старик.
Он держится с большим достоинством, но не старается скрыть, что они такие же пришельцы здесь, как и мы.
— У этих земель уже есть хозяева, — замечает Хазаев.
— Знаем. Они появлялись у нас. Сказали: живите, если хотите. Иногда приезжают, покупают у нас продукты.
Кажется, старика так и подмывает спросить: по какому праву явились сюда вы? Хазаев не дает ему такой возможности и заявляет об этом сам:
— Недавно неподалеку отсюда была обстреляна колонна. Правители здешних земель обратились к нам за помощью. Просили навести порядок в округе.
— У нас все тихо, — категорично отвергает обвинение старик.
Собравшиеся за его спиной мужчины дружно подтверждают его слова. Прямо рай земной. Размеренная работа, ни потрясений, ни перемен.
— У вас — да. Но кто-то же напал! Уж не ваши ли люди? Чуть выше по течению один стрелял в нас из пулемета. По одежде — ваш.
— Мало ли кто может быть? Люди бегут от войны, — замечает старик. — К нам иногда заходили вооруженные люди. Требовали продуктов.
— Давно заходили?
— В последний раз — давно.
— У вас оружие есть?
— Нет. Мы мирные жители. — С тем же успехом старик может врать. Прятать оружие они давно научились, и тут потребуется минимум несколько дней, чтобы обыскать все возможные и невозможные места. Например, лес.
Хазаев раздумывает. Доказать мы ничего не можем, а приказ запрещает прибегать к крутым мерам.
— Раненые, — подсказываю я ему, и подполковник сразу понимает мысль.
Не факт, но зацепить в бою могло не одного. Если даже здоровые действительно лишь зашли в кишлак, да хоть и остались в нем, попробуй, пойми, насколько мирным является тот или иной человек, то рану скрыть гораздо труднее, чем оружие.
Паршивое дело — быть и милицейской ищейкой, и карателем в одном лице. Однако как-то не верится в непричастность местных к недавней засаде. Или участвовали, или покрывают своих земляков, только предпочитают молчать, как всегда на Востоке.
— Больные или раненые есть? Мы должны удостовериться, — говорит Хазаев.
С сильными спорить бесполезно. Крестьяне и не спорят. Мы поверхностно оглядываем столпившихся мужчин, несколько групп проходят по домам, но ни у кого не белеют свежие повязки. Если же и есть, то они запрятаны под халаты, а не будешь же раздевать всех подряд!
— Нам бы очень не хотелось воевать, — заявляет подполковник, и Сугадаев громко переводит объявление для местных жителей. — Очень. Нам нечего здесь делить. Но если нападение повторится, мы будем вынуждены вернуться. Лучше жить мирно. Да и владельцы земли могут попросить вас уйти обратно.
Намек слишком прозрачен. Банда может скрыться, раствориться в лесу или затеряться в горах, но кишлак не перенесешь с места на место.
— Мы мирные люди, — повторяет старик.
О бронепоезде, который стоит у мирных людей на запасных путях, он не напоминает. Не знают они наших популярных песен.
Батальон уходит. На душе довольно погано. Не люблю запугивать простых людей. Да и задание, по большому счету, не выполнено. Но что еще мы можем предпринять? Найти кого-то, кто работал бы на нас и оповещал о возможных вылазках? Но как? Для этого как минимум требуется связь. Требовать мы можем, а защитить — никак. Это в том случае, если селяне действительно безоружны, во что не слишком верится.
Мы можем лишь мстить. Если подумать — последнее дело, еще больше раздувающее пожар взаимной неприязни.
Но лица некоторых бойцов дышат довольством. Им явно удалось прикупить в кишлаке чарса, а то и местного самогона — шаропа. Неужели здесь ходят деньги? Продать ведь нам сейчас было нечего. Привычно закрываю глаза на такое нарушение устава. Бойцы тоже люди, и какая-то разрядка им нужна.
— Товарищ подполковник, что там было с ДШБ? — я стараюсь отвлечься от нехороших мыслей и заодно прощупать обстановку.
— Слишком десантура успокоилась. Иной мир, тишина, никаких забот, — Хазаев говорит буднично, словно о заурядном происшествии. — Вот и поплатились. Вошли в зеленку где-то далеко отсюда и нарвались на засаду. Несколько бэтээров пожгли в упор, положили человек двадцать, а то и тридцать. Еле вырвались. Потом пытались нагнать и разгромить банду. В общем, целый день воевали без особого толка.
